Коллективизация советской деревни – важнейшее событие в истории России ХХ в. Она не только кардинально изменила её аграрный строй и жизнь основной массы населения страны, но и оказала огромное влияние на последующее развитие государства: судьбоносные события Великой Отечественной войны, послевоенное развитие советской деревни, аграрного сектора экономики, а также страны в целом. Последствия коллективизации сказываются и на ходе современной аграрной реформы в России, а также её общественно-политической жизни. Свидетельство тому – активное обсуждение данной темы в рамках общественно-политической и научной дискуссии о сталинизме и советском периоде в целом¹. Её осмысление актуально и в связи с «санкционной» ситуацией, когда учёт исторического опыта развития отечественной экономики, опирающейся на внутренние источники и «собственные силы», представляет практический интерес.

Именно поэтому в рамках настоящей статьи предпринимается попытка осмысления феномена коллективизации. Причём автор понимает, что это лишь один из подходов к рассматриваемой проблеме, отнюдь не претендующий на бесспорность и категоричность выводов. Учитывая её сложность, а также невозможность исчерпывающего анализа в рамках статьи всех исторических последствий коллективизации, рассматриваются лишь те из них, которые представляются автору наиболее важными.

Прежде всего необходимо отметить выдающиеся достижения отечественных исследователей. За последние десятилетия, благодаря подвижнической деятельности аграрного сектора Института российской истории РАН под руководством В.П. Данилова и его коллег из российских регионов и зарубежья,в научный оборот введён огромный массив архивных и других материалов, доказавших насильственный характер коллективизации, её трагические последствия для миллионов крестьян². Вполне обоснован и вывод исследователей об общей трагедии народов бывшего СССР в период раскулачивания и голода 1932–1933 гг. Он имеет особую актуальность в связи с продолжающимися на Украине и в ряде западных стран попытками возложить ответственность за эту трагедию на Россию как правопреемницу СССР³. В этой связи очевидно влияние последствий коллективизации на современные международные отношения.

Несомненны достижения российских и зарубежных исследователей в изучении причин, хода и последствий коллективизации. Они едины во мнении о том, что она представляла собой осуществление на практике антикрестьянской аграрной политики сталинской группировки, которая сделала ставку на насилие ради выкачивания из деревни средств на проведение форсированной индустриализации. Результатом стали глубокий кризис сельского хозяйства и голод, унёсший жизни миллионов крестьян⁴.

Говоря о влиянии коллективизации на дальнейшее развитие сельского хозяйства СССР, исследователи указывают на необходимость изучения данной проблематики в исторической ретроспективе. Уже понятно, что коллективизация не может рассматриваться вне проблемы общей индустриальной модернизации России, хронологические рамки которой выходят далеко за пределы «сталинского периода»⁵. На мой взгляд, Ю.А. Петров очень точно определил модернизацию как «переход от традиционного общества к современному, то есть от аграрного к индустриальному или аграрно-индустриальному»⁶.

В рамках такого подхода объяснение феномена коллективизации невозможно без осмысления всего исторического пути российской модернизации, подразумевающего изучение в неразрывной связи хода аграрных реформ в дореволюционной и советской России с задачами индустриализации, а также в контексте всех судьбоносных событий политической истории страны, определяемых особенностями её исторического развития⁷. И российские исследователи идут по этому пути, сделав ряд очень важных и аргументированных выводов, указывающих на историческую закономерность коллективизации как состоявшегося варианта аграрной модернизации, обусловленной особенностями страны. Так, например, Л.В. Милов отметил, что в неблагоприятных природных условиях, при низком уровне агрокультуры объём совокупного прибавочного продукта, создававшийся крестьянством как основной производительной силой, был намного ниже, чем в европейских странах, и государству требовались очень жёсткие меры, чтобы получить его для своих нужд, прежде всего, материального обеспечения дворянства и бюрократии. Такими мерами явились крепостное право и дальнейшее усиление самодержавия. Последующее аграрное развитие страны демонстрирует принципиально иной, чем на Западе Европы (не говоря уже о США), тип эволюции России, причём этот путь не был выбран произвольно правящими кругами, а диктовался объективными условиями существования. В данной трактовке даже «второе крепостное право большевиков», несмотря на его огромные издержки, в целом укладывалось в рамки приспособления к указанной долговременной тенденции – необходимости в условиях Центральной России максимальной концентрации рабочей силы и проведения земледельче- ских работ в кратчайшие сроки⁸. Историк заключал: «От этой парадигмы России никуда не уйти, так как природу изменить мы не в силах»⁹.

Таким образом, природно-географический фактор – несомненная причина развития страны по пути создания крупного сельскохозяйственного производства. Как известно, именно такое и было создано в СССР. Да и в настоящее время очевидна закономерность эффективно хозяйствующих в России субъектов аграрной экономики именно как крупных, сравнимых по размерам с советскими колхозами.

В аналогичном с Миловым ключе рассуждает И.А. Кузнецов, по мнению которого коллективизация явилась одним из вариантов решения «аграрного (крестьянского) вопроса» в том виде, в котором он возник после «великой реформы» 1861 г.¹⁰ Исследователи отмечают «преемственность» решения аграрного вопроса в связи с потребностями индустриального развития. Например, В.В. Шелохаев обращает внимание на парадокс: «Hовая, большевистская, власть также(как и самодержавие. – В.К.) “сверху” пыталась насадить собственную модель социалистической модернизации»¹¹. Его поддерживает В.В. Зверев, считая, что «по-другому и не могло быть в аграрной стране», где модернизация осуществлялась по принципу «крестьянский труд в обмен на промышленный рывок». По его мнению, разделяемому мною, «эта же тактика в дальнейшем была заимствована большевиками». «По характерным чертам деятельности новая власть мало чем отличалась от бюрократизированного стиля самодержавия: та же жёсткая централизация, те же директивные указания»¹². В то же время понятна принципиальная разница между аграрной политикой самодержавия и советской власти в период осуществления индустриализации. Прежде всего она проявилась в цене, оплаченной в человеческих жизнях и производственных ресурсах сельской экономики. В первом случае она была «вполне приемлемой», поскольку осуществлялась с активным участием иностранного капитала, чего не было в сталинской индустриализации с её опорой «исключительно на собственные силы»¹³. Данное обстоятельство, на мой взгляд, необходимо учитывать при объяснении негативных последствий коллективизации¹⁴. В то же время следует помнить, что катастрофы, связанные с голодом, имели место и в тех странах, в развитии экономики которых иностранный капитал принимал самое активное участие (британская Индия, французский Индокитай)¹⁵.

Говоря о неразрывной связи коллективизации и индустриальной модернизации, исследователи указывают на важность изучения исторических форм коллективного земледелия в России, их появления и отношения к ним государственной власти. Например, П.Н. Зырянов отмечал, что принудительное насаждение властью коллективности – традиция давняя. В частности, масштабные попытки внедрения элементов таковой предпринимались при Николае I (с 1827 г. по инициативе главы удельного ведомства Л.А. Перовского среди удельных крестьян повсеместно вводились «общественные запашки»). Однако они «всё время наталкивались на сопротивление крестьянской общины»¹⁶. С другой стороны, В.П. Данилов отмечал, что крестьяне добровольно объединялись в артели и товарищества для совместного ведения хозяйства. В подтверждение он привёл пример состоявшегося в сентябре 1913 г. I Всероссийского сельскохозяйственного съезда, на котором по докладу известного агронома А.Н. Минина «О содействии развитию коллективной обработки земли» было принято соответствующее решение¹⁷. Факт добровольного участия крестьян дореволюционной России в создании коллективных хозяйств подтверждает Т.М. Китанина, которая указывает на пробел в историографии, касающийся изучения возникших в период Столыпинской аграрной реформы коллективных хозяйств крестьян в Поволжье и других регионах России¹⁸. Так что линия на развитие коллективного земледелия до революции не должна связываться только с деятельностью самодержав- но-бюрократического аппарата.

В любом случае, неслучайный характер коллективизации как процесса создания крупного коллективного хозяйства очевиден. Она – прямой продукт индустриальной модернизации страны. Признавая этот факт, исследователи рассуждают о причинах её осуществления в «сталинском варианте». На мой взгляд, без ответа на этот вопрос трудно понять не только последующую историю страны, но и её современное состояние.

Как известно, на рубеже 1980–1990-х гг. и в последующие годы в научном сообществе распространилась мода на «альтернативную историю». Применительно к рассматриваемой проблеме речь идёт о «бухаринской альтернативе», активным сторонником и пропагандистом которой выступал В.П. Данилов. Он выдвинулконцепцию существования «ленинского кооперативного плана» – в первую очередь взглядов на развитие сельского хозяйства Н.И. Бухарина, основанных на теоретических разработках учёных-экономистов «организационно-производственного» направления (А.В. Чаянова и др.). Центральным звеном данной концепции является идея «кооперативного социализма»: крестьянской кооперации как мотора преодоления стагнации сельского хозяйства в конце 1920-х гг. и создания условий для успешного проведения индустриализации без жертв и потрясений¹⁹. Ещё одной составляющей аргументации было убеждение в отсутствии реальной военной угрозы для СССР накануне и в период коллективизации. Как известно, именно этим тезисом И.В. Сталин и его команда обосновывали необходимость ускоренного создания крупной индустрии за счёт «военно-феодальной эксплуатации крестьянства». По мнению историка, отказ от этой «программы» в результате «слома нэпа» бюрократической номенклатурой, осуществившей в стране «термидорианский» контрреволюционный переворот», привёл к трагедии деревни и всего общества – насильственной коллективизации и голоду, утверждению антинародного режима – сталинизма²⁰.

В том же русле рассуждал английский социолог и крестьяновед Т. Шанин. Он сформулировал, пожалуй, квинтэссенцию «альтернативного» взгляда на коллективизацию: «Если бы советская экономика развивалась в 30-е годы так, как предлагали лучшие аналитики и плановики, страна, по моему убеждению, пришла бы к 1940 г. с несколько меньшим количеством фабрик, но они были бы гораздо более эффективными и с более высоким, чем достигнутый, уровнем производства. Сельское хозяйство к 1940 г. было бы продуктивнее не менее чем на треть, самые лучшие командиры остались живы, партийные кадры сохранились в целости, около 5 млн человек могли бы пополнить ряды армии. Не следует ли признать, что это был бы лучший путь индустриализации (если бы ему последовали, гитлеровские армии были бы остановлены не на окраинах Москвы, но у Смоленска)?»²¹.

Концепция Данилова подверглась серьёзной критике. Основной «удар» пришёлся по её сердцевине: кооперации. Исследователи, на мой взгляд, убедительно доказали, что в действительности к началу коллективизации кооперация перестала быть общекрестьянской, превратившись в придаток государственного аппарата, «кассу взаимопомощи» для бедноты и инструмент проведения в деревне налоговой политики. Это был закономерный результат целенаправленной политики по осереднячиванию» кооперации, вытеснению из неё «кулаков» и просто хозяйственных крестьян. Поэтому никакой «альтернативой» она уже не могла стать в принципе²². «Бухаринская альтернатива» также подверглась критике из-за очевидных слабых сторон. Прежде всего она не учитывала сложившуюся международную обстановку, требовавшую ускорения экономического развития страны, Бухарин же допускал «черепашьи темпы развития страны»²³. В связи с этим С.А. Есиков задавался вопросом: «Могла ли быть осуществлена “бухаринская альтернатива”?» И отвечал: «По всей видимости, нет. Из-за серьёзных изъянов в самих построениях Бухарина, да и в связи со сложившейся обстановкой в стране и партии эта альтернатива вряд ли имела шансы на успех»²⁴.

Заметным событием в дискуссии об «альтернативах сталинизму» и коллективизации стал теоретический семинар, организованный Даниловым 6 мая 1993 г. в Московской высшей школе социальных и экономических наук²⁵. На нем обсуждалась монография американских экономистов Г. Хантера и Я. Ширмера, в которой с помощью математического моделирования была представлена картина экономического развития СССР без коллективизации²⁶. Авторы пришли к выводу, что в конце 1920-х гг. была возможна иная экономическая политика, которая бы обеспечивала более эффективное движение к тем же целям. Без коллективизации, при сохранении уровня сельскохозяйственного производства периода нэпа, к началу Великой Отечественной войны была бы выше урожайность, продуктивность животноводства, а самое главное – удалось бы сохранить в сельском хозяйстве «человеческий капитал» и огромные производственные ресурсы²⁷.

Я не разделяю ни данный вывод, ни общую положительную оценку подобных исследований участниками семинара (кроме Л.И. Бородкина), поскольку они не учли реальную общественно-политическую ситуацию в рассматриваемый период. На это очень убедительно указал крупнейший исследователь советской экономи ки периода сталинизма Р. Дэвис: «По Хантеру и Ширмеру, если бы большевики не бросились, очертя голову, в коллективизацию, крестьяне вполне бы могли добиться некоторого роста производства сельскохозяйственной продукции, необходимую часть которой они предоставили бы на нужды индустрии и городского населения. Это предположение и было вмонтировано в альтернативную модель экономической политики. Но оно как бы само собой подразумевает, что в период с 1928 по 1940 г. рыночные условия складывались бы приемлемо для крестьян. Однако уже в 1928 г., которым открывается построение Г. Хантера, рынок был подорван, и советское правительство использовало значительное административное давление, чтобы получить от упорствующих крестьян зерно»²⁸.

Как уже отмечалось, в рамках дискуссии об «альтернативах» коллективизации важным является вопрос о международной обстановке в рассматриваемый период. В более широком смысле – это вопрос о внешнем факторе в коллективизации, который, на мой взгляд, ещё не получил должного внимания в историографии. А без его учёта невозможно понять в полной мере последствия коллективизации и для России, и для других стран, так или иначе связанных с её новейшей историей.

Последние исследования на эту тему корректируют утвердившееся в историографии мнение об отсутствии военной угрозы СССР²⁹. Заслуживают внимания рассуждения участника фундаментальной документальной серии по истории советского ВПК и автора одноимённой монографии А.К. Соколова³⁰. Он критически оценил попытки ряда исследователей «задним числом» говорить, что «в тот период Советскому Союзу никто не угрожал и что военные приготовления СССР не имели особых оправданий». Военная угроза в тот период рассматривалась как «вполне реальная». Вероятными противниками виделись «лимитрофы» – государства,созданные на территории бывшей Российской империи, а также страны Малой Антанты, находившиеся в тесном союзе с Францией и Англией, которые в случае войны могли оказать помощь своим союзникам. В Штабе РККА «внимательно отслеживали военные приготовления в Польше, Румынии, Чехословакии и других странах», звучали настойчивые требования милитаризации: интенсификации производства вооружений, усиления оборонной составляющей пятилетнего плана.

Соколов подчеркнул, что мирные договоры с Польшей, Румынией, Латвией и Эстонией, заключённые в 1929 г., не устранили подозрительности относительно намерений соседей и других стран. Во всех документах этого времени «сквозит мысль, что военное нападение на СССР возможно в ближайшие годы», а недооценка военной опасности стала «опознавательным знаком правого уклона, борьба с которым разворачивается в 1928–1929 гг.». Сталинское руководство всячески подчёркивало, что отстаивание независимости страны «невозможно без передовой индустрии, настаивало на максимальном ускорении темпов индустриализации». Вопросы о сроке начала войны и о возможных противниках «постоянно рассматривались в эшелонах власти»³¹. Но военная угроза не только виделась на западных границах, но и явственно обозначилась на Дальнем Востоке. Конфликт на КВЖД, «маньчжурский инцидент» как фактическое начало реализации империалистической политики Японии в Китае – убедительное тому подтверждение. По мнению авторитетного японского исследователя К. Тэ- раямы, именно действия Квантунской армии в Маньчжурии осенью 1931 г. привели к тому, что «Советский Союз начал серьёзно готовиться к войне по всем линиям»³².

Но всё же главным был внутренний фактор – победа сталинской группировки в борьбе за власть³³. Этот вывод разделяется подавляющим большинством исследователей, в том числе автором настоящей статьи. Но объяснение успеха коллективизации и относительной долговечности колхозного строя лишь мощью административно-репрессивного аппарата нуждается в уточнении. Иначе все последующие события советской истории должны рассматриваться только сквозь призму «ужасной власти» и «хорошего народа», ставшего его невинной жертвой. В связи с этим я солидарен с ещё одним японским исследователем Х. Окудой, который аргументированно указал, что накануне коллективизации в советской деревне возник значительный слой молодых крестьян, связавших свою судьбу с сельским комсомолом, Советом, сельской ячейкой большевистской партии.Они отказывались от сохи ради «портфеля», им были ближе идеи культурной революции, индустриализации и коллективизации, чем труд на клочке земли. Даже сельские девушки в нэповской деревне стали предпочитать активиста трудолюбивым парням из зажиточных хозяйств. В результате коллективизация получила в деревне активных сторонников, для которых создала множество но- вых должностей (в колхозах, Советах, партии и т.д.), а также освободила их от тяжкого труда. Поэтому десятки тысяч крестьян поддержали коллективизацию и стали её социальной базой и инструментом³⁴. В противном случае успех был бы невозможен. И здесь следует отметить несомненно позитивный факт в истории колхозного строя – «культурную революцию», механизацию производства, «урбанизацию», электрификацию деревни, создание в ней социального лифта для молодежи через МТС, рабфаки и вузы, службу в армии и т.п.³⁵

Изучение комплекса доступных источников выводит на вопрос о роли колхозного строя как одного из факторов победы в Великой Отечественной войне. Влияние коллективизации сказалось в полной мере именно в те трагические годы³⁶. Парадокс состоял в том, что обеспечения фронта продовольствием удалось добиться сельскому хозяйству, находившемуся после коллективизации в со- стоянии перманентного кризиса, крайне неэффективному по своей сути. Продовольственные трудности начались уже в 1939–1940 гг., когда из свободной продажи исчезли хлеб и мука, и страна фактически перешла на нормированное снабжение. Весной 1940 г. колхозники Украины и российских регионов на почве голода ели мясо из скотомогильников, подсолнечный жмых и другие суррогаты, бросали работу и бежали из колхозов в другие районы и города³⁷.

Такая ситуация возникла не сразу. Она стала результатом действий сталинского руководства во второй половине 1930-х гг., направленных на устранение негативных процессов в колхозной деревне. Несмотря на все усилия по принуждению к «добросовестному труду», колхозники не желали работать за «палочки». Получив, согласно Уставу сельскохозяйственной артели 1935 г., право на личный клочок земли, впоследствии названный ЛПХ (личное подсобное хозяйство), они бросили на него все свои силы, отодвинув работу на колхозных полях и фермах на дальний план. Более того, в условиях огромной потребности в рабочей силе в городах и настройках пятилеток самые трудоспособные и молодые сколачивали бригады и уходили из колхоза на заработки. Часть колхозников и единоличники на «хуторах», несмотря на налоговый пресс, занимались различными видами предприниматель- ства и зажили лучше, чем основная масса колхозников.

Сталинское руководство отреагировало на эти процессы указами «о нарушениях Устава сельскохозяйственной артели», согласно которым в колхозах был установлен обязательный минимум выработки трудодней, произведены обрезки усадебных участков колхозников (в размере 2542.2 тыс. га), дабы они не тратили слишком много времени на работу на них, увеличены размеры обязательных поставок с подсобных хозяйств, произошла ликвидация хуторов. В результате оказался подорван колхозный рынок, где не стало продуктов с крестьянских подворий, а сами крестьяне вынуждены были возвращаться работать в колхозы, где им по-прежнему фактически не платили за тяжёлый труд³⁸.

Таким образом, сохранялась ставка на административно-репрессивный ресурс управления деревней. Но он не давал результата с точки зрения производства: урожаи не росли (за исключением благоприятного в климатическом отношении 1937 г. – В.К.), животноводство находилось в кризисном состоянии³⁹. Подобная ситуация не могла продолжаться долго, поскольку факт неэффективности колхозного строя был налицо и его реформирование стало бы неизбежным – но война задержала этот процесс⁴⁰. Однако как раз для военного времени и чрезвычайных ситуаций колхозное хозяйство оказалось наиболее приемлемым и эффективным. Государство имело возможность получать из деревни максимально возможное количество продовольствия и сырья для своих нужд, не заботясь о положении селян, которые должны были выживать за счёт ЛПХ.

К тому времени у сталинского руководства имелся успешный опыт, связанный с деятельностью политотделов МТС и совхозов в 1933–1934 гг. Они эффективно сработали в чрезвычайных условиях глубочайшего кризиса сельского хозяйства и массового голода, добившись «организационно-хозяйственного укрепления колхозов» посредством принуждения к труду, в том числе через про- ведение массовых репрессий. Это был нетипичный для сталинской эпохи случай,когда репрессии не привели к ухудшению положения в экономике. Политотделы обеспечили проведение основных сельскохозяйственных кампаний и выполнение колхозами государственных заданий по хлебосдаче⁴¹. Этот опыт был в полной мере использован в годы Великой Отечественной войны.

Конечно, не подлежит сомнению жертвенный подвиг крестьянства в эти годы, но всё же главной причиной выполнения государственных обязательств выступила административно-репрессивная, командная модель управления аграрной экономикой. В рассматриваемый период ужесточались законодательство и его правоприменение в отношении колхозников, не выходивших на рабо- ту и расхищавших колхозное имущество, руководства колхозов, срывавших го- сударственные поставки, усилилось налоговое давление на крестьян⁴². Маховик репрессий вновь заработал, военно-феодальная эксплуатация деревни достигла своего апогея⁴³. Только в Тамбовской обл. в первой половине 1943 г. за срыв хлебозаготовок к судебной ответственности были привлечены 200 председателей колхозов⁴⁴. В результате всю войну колхозы, не считаясь ни с какими издержками, сдавали стране всё, что могло пойти на нужды фронта.

Советские историки много писали о «расширенном воспроизводстве» в колхозной деревне периода Великой Отечественной войны. Конечно, ничего подобного не наблюдалось, колхозный строй находился в глубоком кризисе. Свою роль сыграли объективные причины (оккупация значительной территории страны,мобилизации трудовых ресурсов и техники на фронт и т.д.), но главной оказалась коллективизация с её пороками. Колхозы смогли лишь накормить армию и города, и то не в полном объёме⁴⁵. Существенным дополнением к рациону воинов стала знаменитая тушёнка по линии ленд-лиза («второй фронт»), а миллионы горожан, рабочих и служащих в 1942 г. получили земли под огороды и подсобные хозяйства⁴⁶.

Проблема продовольственного снабжения не была решена и в дальнейшем,несмотря на отчаянные попытки реформ. Исследователи установили, что после смерти Сталина до распада СССР партия и правительство приняли свыше 1500 постановлений, направленных на повышение эффективности аграрно- го производства⁴⁷. Только в 1961–1980-х гг. в сельское хозяйство было вложено 505.5 млрд руб.; в 1950–1980-х гг. ослаблено налоговое давление на крестьянство,осуществлена «целинная эпопея», запущена грандиозная программа мелиорации. Ежегодные поставки тракторов селу составляли в отдельные годы почти 40 тыс. штук. К середине 1980-х гг. массированные бюджетные вливания в отрасль приблизились к суммарной стоимости всей её продукции⁴⁸. Но ожидаемый эффект не состоялся. Колхозы и совхозы не справлялись с задачей продовольственного снабжения урбанизировавшейся страны. Приговором системе стал ежегодно росший с 1960-х гг. импорт хлебофуражных продуктов страной с самыми большими в мире посевными площадями: в 1973 г. было закуплено 13.2% зерна от его производства в СССР, в 1975 г.– 23.9, в 1981 г.– 41.4%. «Рекордный» 1985 г. отмечен импортом зерна в 44 млн т^49.

Объяснение причин подобной ситуации заслуживает отдельного и очень серьёзного анализа. Я солидарен с теми исследователями, которые считают, что неэффективность колхозного строя связана прежде всего с подчинённым характером аграрной экономики по отношению к промышленной отрасли и другим интересам государства, а также с «казарменным» образом жизни и труда колхозников,что мало стимулировало их к высокопроизводительному труду⁵⁰. Очень точна характеристика академика ВАСХНИЛ А.А. Никонова: «Лишённый собственности и экономической свободы, всякого права выбора, он (колхозник. – В.К.)не имел стимула проявить свои способности, не был заинтересован хорошо работать, рачительно использовать землю и другие ресурсы... Система отторгала крестьянина не только от земли, но и от собственности на произведённую продукцию. За ним оставались право и обязанность только работать». Результатом стало формирование психологии иждивенчества, безынициативности и безразличия⁵¹. Это одно из главных негативных последствий коллективизации.

Подводя итоги, необходимо отметить, что колхозный строй решил важные задачи. Благодаря коллективизации была создана модель аграрной экономики,наиболее приспособленная для военного времени, и она, несмотря на все свои недостатки, доказала это в годы Великой Отечественной войны. Вклад коллективизации очевиден и при анализе источников создания военно-промышленно- го комплекса. Она закрепила в качестве ведущей формы cельскохозяйственного производства крупное хозяйство индустриального типа, сохраняющее свой потенциал и в современной России, несмотря на попытки принудительной «деколлективизации» и «фермеризации»⁵². Коллективизация явилась важным фактором индустриальной модернизации, изучение особенностей которой в России,особенно на региональном уровне, остаётся одной из актуальных задач. И исследователи уже добились успехов в этом направлении, выдвинув ряд оригинальных концепций: «агроперехода», «капитализации аграрной экономики», «трансформации аграрного строя» и др.⁵³

В то же время, новая организация аграрной сферы оказалась нереформируемой и неэффективной с точки зрения решения своей главной задачи – накормить страну. Коллективизация оказала огромное влияние на менталитет и повседневную жизнь не только сельских жителей, изменив в худшую сторону их отношение к труду на земле, но и горожан. «Раскрестьянивание» деревни привело к «окрестьяниванию» городов за счёт перетока туда огромной массы бежавших из колхозов на протяжении всей истории их существования, но не порвавших связи с «малой родиной»⁵⁴. В результате в 1990-х гг. горожане вместо защиты своих прав участием в политических акциях бросили силы на возделывание дачных участков. «Крестьянский менталитет», коллективные традиции, семейная кооперация проявили себя в этой ситуации в полной мере⁵⁵. Тем самым был предотвращён мощный социальный взрыв, порождённый политикой «шоковой терапии». В то же время надолго отторгнутые от реального участия в управлении производством и превратившиеся в обычных наёмных работников,развращённые бесхозяйственностью и безответственностью бывшие колхозники не стали защищать ни колхозы, ни советскую власть, их создавшую. Это был закономерный итог для строя, возникшего вопреки воле крестьян, основанного на принуждении, заточенного лишь на выполнение государственных задач и в самую последнюю очередь считавшегося с интересами тружеников.